Зорин Иван Васильевич. Петербургский реквием

«Все, что с нами случается, случается помимо нас, - бубнил Семен Захарович, работая могильным заступом. - И жизнь нам дают не спрашивая, и смерть…» Но думал о том, почему оказался на кладбище, заживо гниющим среди мертвецов, могильщиков и забулдыг-сторожей.
Семену Захаровичу за шестьдесят, и ещё недавно он считал свой возраст нежным, как у младенца: «То сердце, то печень, тронь – сломаются…» А теперь моросил дождь, комья сырой земли липли к железу, но простуды он не боялся. У его сверстников толпились в прихожей врачи, их карманы оттопыривали лекарства, а речь засоряли слова из медицинского справочника. Но Семен Захарович не мог поддерживать разговоры, которые крутились вокруг болезней, не мог жить согласно принципу: «Я лечусь, следовательно, существую», ему вдруг стало все безразлично, и он не мог ответить себе, зачем и дальше тянуть лямку.

Так он очутился в Александро-Невской лавре.
Раньше Семен Захарович работал редактором и теперь ухаживал за могилами с той же тщательностью, с какой раньше чистил рукописи. Ему отвели просевшую, жмущуюся к забору привратницкую, из-за двускатной крыши похожую на гроб, и с окошком таким низким, что мужчину от женщины можно было отличить лишь по обуви. Семену Захаровичу было все равно. Он уже давно носил привычки, как улитка дом, прячась в них, чувствовал себя везде на своем месте.
И всюду оставался чужим.
Когда-то в юности Семен Захарович, мечтая осчастливить мир, запускал в него бумажные кораблики своих надежд, для прочности подкладывал в его основание обожженные болью кирпичики своих стихотворений. Но мир оставался глух, до него было не докричаться, а все попытки Семена Захаровича оставались звонками в пустую квартиру. И все же мысленно он продолжал писать книгу, в которой ответил бы сразу на все вопросы. Потому что все вопросы для него сводились к одному – отчего мир такой огромный, а он живет в нем, будто в собачьей конуре. С годами книга ..