Мой любимый писатель Ярослав Гашек. Любимое произведение– «Похождения бравого солдата Швейка». Любимое место в этой замечательной книге – приключения оберфельдкурата Каца. Особенно нравится мне как Гашек описывает пьянство этого военного священника.
Помните, как и куда заносило Каца после совершения религиозных обрядов?
Не претендуя на лавры любимого автора, расскажу маленькую историю, которая произошла при мне и при моем непосредственном участии.
Дело было в сентябре 1993 года по дороге из Хельсинки в Травемюнде. На многопалубном лайнере пассажирско-туристской линии Викинг.
В связи с наличием отсутствия достаточного количества денег, а так же из-за привычной экономии иностранной валюты, я купил билет в каюту на пять мест, что расположена значительно ниже ватерлинии. Попутчики попались мне очень хорошие. Это три наших водителя, везущих автомобили на ремонт в Германию и один лютеранский пастор, финской национальности.
На лайнер я вошел в числе последних пассажиров, а в каюту – самым последним. К этому знаменательному моменту маленький столик был заботливо накрыт по старой русской традиции твердыми и жидкими продуктами. В виде хлеба, сала, огурцов и помидоров, а так же знакомой, до головной боли и утренней сухости во рту, родимой. Три русских человека мучались, истекая слюной, не решаясь начинать без пастора праздник, посвященный началу отплытия из столицы Финляндии. А он никак не мог понять и принять их предложения выпить и закусить. Или стеснялся. Или сыт был. Или пост соблюдал.
Но нашего гостеприимного человека на просто так не возьмешь. Чувство пролетарского интернационализма, привитое нам в период построения социализмов и коммунизмов в отдельно взятой стране, а так же неумение пить и закусывать при человеке, который этого не делает, препятствий на своем пути не знает. Плюс моя помощь, оказанная в виде знания некоторых иностранных слов, и постоянное упоминание: «Не обижай нас, батя!», в смысле святой отец, сделали свое, как оказалось впоследствии, не богоугодное дело…
Пастор поддержал одновременные тосты, сначала - «За знакомство!», потом - «С отплытием!», безусловно - «За семь футов под килем!», конечно - «За здоровье!», обязательно - «За здоровье родных и близких!»... и столько же раз пригубил нашу сорокоградусную.
После четвертого или пятого захода я стал замечать, что глоток его становится полнее, а глаза значительно веселее. И какое-то озорство в них нарисовалось. Более того, он приступил к произнесению здравниц. И самое интересное, что тогда мы все его вполне понимали. А в песнях, которые пелись хором, был полный унисон. «Камыши» и «Калинки-Малинки» выводились батюшкой без видимого акцента.
После этого я вывел интересную алкогольно-лингвистическую формулу:
«По мере увеличением количества выпитого, языковой барьер постепенно стирается».
И не надо специально изучать иностранные языки, чтобы поговорить, а следует сесть с зарубежным гражданином за один стол и поставить посередине литр и через двести граммов на каждое лицо, языки станут проникать друг в друга, а к трем сотням достигается полное взаимопонимание. Количество выпитого может колебаться в ту или другую сторону.
В общем, хорошее получилось международное застолье, веселое. Правда, потом не очень.
Выпивая очередную порцию и, сдвинув при этом чарки, мы, вдруг обнаружили, что одной не хватает. Посмотрев дружно в сторону нашего священнослужителя, мы заметили его полное отсутствие. На верхних и нижних полках мы его тоже не нашли. А, поскольку, начиная с шестой рюмки, мы сильно сдружились, то стали не на шутку за него волноваться. И искать по всему пароходу. Но озорной батюшка умело от нас скрывался. Его белый воротничок мелькал, то в зале ресторана, то в казино, то на верхней палубе. Следы излишнего количества водки и грубой русской пищи мы постоянно встречали по пути наших поисков. Ловили его почти всей командой. И часа так через полтора-два – поймали. Отнесли его в каюту и заботливо уложили в койку. И он уже не сопротивлялся, потому, как выдохся он бегаючи от нас.
Еще двое суток мы выпивали и закусывали, но без него. Все это время пастор лежал, отвернувшись к стенке, тихо постанывая.
С приходом в порт, он, пряча глаза и, не прощаясь, сошел с корабля. Грехи, видимо, пошел замаливать, а, возможно, и накладывать на нас епитимью.