Михаил Булгаков. Театральный роман

* (Записки покойника) *

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею
никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных
обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое
произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей
заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.
В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного
содержания: Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне
свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал
своим именем и выпустил в свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея
Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не
осталось на этом свете.
И я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни
к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и
был, маленьким сотрудником газеты "Вестник пароходства", единственный раз
выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича
не был напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его
фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью,
носящей весьма неприятное название - меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя
ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в
произведении покойного, нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в
том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне
претенциозным, ненужным и неприятным.
Этот эпиграф был:
"Коемуждо по делом его..."
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем,
что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил
точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.
Итак...

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Глава 1. НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то
смягчилась, и жить захотелось.
В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной
из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не
был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно
полученное письмо. Вот оно:

1Глубокопочитаемый Сергей Леонтьевич!

1До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также
1переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и
1очень небезынтересно для Вас.
1Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в здании
1Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.

1С приветом К. Ильчин

Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было
напечатано:

1Ксаверий Борисович Ильчин
1режиссер Учебной сцены
1Независимого Театра

Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О
Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но
никогда в нем не был.
Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я
вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты
"Пароходство". Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом
этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика.
Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух и размышляя о том, что гроза
ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем
существовании, как он разыскал меня и какое дело может у него быть ко мне.
Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и наконец остановился
на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мной комнатой.
Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз что
у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты,
обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного
боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит
пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из
кухни доносится ругань Аннушки.
Я вошел в резные чугунные ворота, увидел лавчонку, где седой человек
торговал нагрудными значками и оправой для очков.
Я перепрыгнул через затихающий мутный поток и оказался перед зданием
желтого цвета и подумал о том, что здание это построено давно, давно, когда
ни меня, ни Ильчина еще не было на свете.
Черная доска с золотыми буквами возвещала, что здесь Учебная сцена. Я
вошел, и человек маленького роста с бородавкой, в куртке с зелеными
петлицами, немедленно преградил мне дорогу.
- Вам кого, гражданин? - подозрительно спросил он и растопырил руки,
как будто хотел поймать курицу.
- Мне нужно видеть режиссера Ильчина, - сказал я, стараясь, чтобы
голос мой звучал надменно.
Человек изменился чрезвычайно, и на моих глазах. Он руки опустил по
швам и улыбнулся фальшивой улыбкой.
- Ксаверия Борисыча? Сию минут-с. Пальтецо пожалуйте. Калошек нету?
Человек принял мое пальто с такой бережностью, как будто это было
церковное драгоценное облачение.
Я подымался по чугунной лестнице, видел профили воинов в шлемах и
грозные мечи под ними на барельефах, старинные печи-голландки с отдушниками,
начищенными до золотого блеска.
Здание молчало, нигде и никого не было, и лишь с петличками человек
плелся за мной, и, оборачиваясь, я видел, что он оказывает мне молчаливые
знаки внимания, преданности, уважения, любви, радости по поводу того, что я
пришел и что он, хоть и идет сзади, но руководит мною, ведет меня туда, где
находится одинокий, загадочный Ксаверий Борисович Ильчин. И вдруг потемнело,
голландки потеряли свой жирный беловатый блеск, тьма сразу обрушилась - за
окнами зашумела вторая гроза. Я стукнул в дверь, вошел и в сумерках увидел
наконец Ксаверия Борисовича.
- Максудов, - сказал я с достоинством.
Тут где-то далеко за Москвой молния распорола небо, осветив на
мгновение фосфорическим светом Ильчина.
- Так это вы, достолюбезный Сергей Леонтьевич! - сказал, хитро
улыбаясь, Ильчин.
И тут Ильчин увлек меня, обнимая за талию, на такой точно диван, как
у меня в комнате, - даже пружина в нем торчала там же, где у меня, -
посередине.
Вообще и по сей день я не знаю назначения той комнаты, в которой
состоялось роковое свидание. Зачем диван? Какие ноты лежали растрепанные на
полу в углу? Почему на окне стояли весы с чашками? Почему Ильчин ждал меня в
этой комнате, а не, скажем, в соседнем зале, в котором в отдалении смутно, в
сумерках грозы, рисовался рояль?
И под воркотню грома Ксаверий Борисович сказал зловеще:
- Я прочитал ваш роман.
Я вздрогнул.
Дело в том ...

Глава 2. ПРИСТУП НЕВРАСТЕНИИ

Дело в том, что, служа в скромной должности читальщика в
"Пароходстве", я эту свою должность ненавидел и по ночам, иногда до утренней
зари, писал у себя в мансарде роман.
Он зародился однажды ночью, когда я проснулся после грустного сна.
Мне снился родной город, снег, зима, гражданская война... Во сне прошла
передо мною беззвучная вьюга, а затем появился старенький рояль и возле него
люди, которых нет уже на свете. Во сне меня поразило мое одиночество, мне
стало жаль себя. И проснулся я в слезах. Я зажег свет, пыльную лампочку,
подвешенную над столом. Она осветила мою бедность - дешевенькую чернильницу,
несколько книг, пачку старых газет. Бок левый болел от пружины, сердце